И.МАКСУТОВ: В эфире программа «Русский язык». В это время разбираемся с особенностями существования родного нашего языка, с тем как он выглядел в истории, как он выглядит сейчас, что в нём меняется. Сегодня решили затронуть тему почти религиозную, церковнославянский язык решили разобрать. Конечно, про религию мы говорить не будем, мы будем говорить о языке, об этом необычном языке, его связи с русским. Отчасти в некоторых передачах мы его касались, касались вопросов образования, преподавания языка в древности. Сегодня разберемся подробнее с тем, как функционирует церковнославянский язык сегодня и как он взаимодействовал с русским языком, как существовал в прошлом. Напоминаю, телефон для связи +7-925-888-89-48 – это телефон для sms, присылайте свои вопросы, будем по мере сил на них отвечать. Govoritmsk в Твиттере. Можете писать также на сайте. Все сообщения аккумулируются в одном месте. А чтобы с этой историей разобраться мы пригласили сегодня кандидата филологических наук Александра Кравецкого, который этой темой непосредственно занимается и, надеюсь, поможет нам сегодня с церковнославянским языком разобраться. Александр, здравствуйте.
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Здравствуйте.
 
И.МАКСУТОВ: Давайте начнем с того, что, собственно, такое церковнославянский язык?
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Исторически церковнославянский язык восходит к тому языку, который был в IX веке создан Кириллом и Мефодием. Дальше он имел  достаточно сложную интересную историю, на его основе возникли литературные языки различных славянских народов, письменные языки. При этом в России в начале XVIII века произошло такое своеобразное раздвоение письменных языков. То есть, с одной стороны, началось создание и развитие современного русского литературного языка, то есть того литературного языка, которым мы сейчас пользуемся. Но одновременно с ним продолжал существовать и литературный язык средневековья, функции его несколько сузились, он стал исключительно языком конфессиональным, языком православного богослужения. В этой функции он сохранился до нашего времени, на нем совершаются богослужения. Но такая странная ситуация, что его существование не особенно замечается, хотя всё-таки заметная часть наших современников регулярно сталкивается с текстами на  этом языке. На нем создаются новые тексты, о чем, я надеюсь, мы говорим. То, что он выпадает из сферы культуры, связано с двумя моментами. Он занимает пограничное положение между современностью и средневековьем. В России принято изучать, интересоваться, описывать современный литературный язык. В России один вариант литературного языка и обществу, да и не только обществу, но и филологам, сложно себе представить, что существует еще что-то. Поэтому начиная с XVIII века, обычно интерес филологов ограничивается или современным русским литературным языком или же, наоборот, древностями – Кирилл и Мефодиевским наследием, древнерусской литературой, реконструкциями на основе средневековых текстов, каких-то особенностей праязыка. А современный облик этого языка особого внимания не привлекает.
 
И.МАКСУТОВ: То есть, по сути, нельзя церковнославянский назвать ни древним языком, потому что он эволюционировал, развивался, функционирует сегодня, но нельзя его точно так же назвать современным языком? И поэтому он как-то завис между двумя мирами.
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Да, именно так.
 
И.МАКСУТОВ: А насколько он изменился? Мы можем как-то оценить отличия современного церковнославянского языка от того языка, который придумали Кирилл и Мефодий?
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Можем. Вещи, лежащие на поверхности, но и, на самом деле, наименее интересные – это некоторые фонетические особенности, особенности произношения. Но мне бы хотелось обратить внимание не на это, а на то, что в XX и XXI веках на этом языке создаются новые тексты и слова, которые уже были, приобретают новые смыслы. Такой простой пример. В одну из современных служб, посвященных мученикам XX века, есть такой пассаж, что храмы Божия яко овощные хранилища содеешь. Все мы знаем, что храмы переоборудовались под овощехранилища. У человека, знающего русский язык, этот пассаж никаких вопросов и никакого удивления не вызывает. Между тем выражение «овощные хранилища» несколько раз встречается в церковнославянском тексте Библии в значении шалаш, сторожка на краю поля, и употребляется оно в риторических конструкциях о том, как великий город превратился в ничтожество и руины. Иерусалим яко овощные хранилища. Таким образом, получается такая любопытная вещь, что, с одной стороны, под влиянием современного русского литературного языка выражение, которое в церковнославянском языке было, приобретает новые значения, с другой стороны, приобретается такая возможность литературной игры, поскольку, ну, я не думаю очень много людей настолько знают текст священного писания славянского, что отождествят и воспримут это как литературную игру, но то, что авторы этого текста отдавали себе в этом отчет – это несомненно. С одной стороны, развитие новых значений, с другой – возможности литературной игры.
 
И.МАКСУТОВ: А не было ли здесь какого-то ограничения на авторах  подобного текста? Не было ли так, что они были вынуждены использовать словосочетания, которые уже присутствуют в тексте священных писаний? То есть, насколько они свободны вообще и сегодня в придумывании новых слов? Насколько вообще появление новых слов возможно в церковнославянском? Это, знаете, как у исландцев. Они так хранят свой язык, на котором написаны древние саги, что появление нового слова должно быть одобрено парламентом. И там если нужно новое слово придумать, то объявляется целый конкурс. Вот насколько легко появление новых слов может произойти в церковнославянском?
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Действительно, идея некоторого ограничения, конечно же, присутствует. И для именования новых реалий, как правило, предпочитают давать описательные конструкции на основе слов, которые уже в текстах встречаются. Хотя для того, чтобы такой запрет был жёстким и, действительно, работал необходимо, чтобы существовал нормативный словарь церковнославянского языка. Словаря нормативного не существует и вообще словаря грамотно сделанного, то есть словаря, который бы включал всю лексику какого-то корпуса текстов, такого словаря пока нет. Он сейчас делается в Институте русского языка. Но закончен будет лет через 10, если очень сильно повезет.
 
И.МАКСУТОВ: А неужели такой потребности нет внутри церковной среды? Вот Вы говорите, в институте русского языка. Казалось бы, такой запрос должен происходить изнутри церковной среды, которая как раз держится за церковнославянский язык, и переходить на русский не спешит.
 
А.КРАВЕЦКИЙ: В церкви вообще достаточно мало академически проектов. Составление словаря – это квалифицированная и очень трудоемкая работа. Существует некоторое количество активно переиздаваемых популярных словарей, ну, в основном, это репринты словарей с дореволюционных, словарей интересных, но словарей, за которыми не стоит сплошная роспись текстов. Человек читает подряд и что-то, что ему кажется интересным, каким-то образом комментирует. Это, может быть, ярко и любопытно, но это не особенно серьезно. Для церковнославянского языка современного облика, той версии церковнославянского языка, на котором сейчас совершаются богослужения и который сформировался после никоновской справы, начиная с конца XVII века, вот для этого языка ни научной грамматики, ни словаря пока нет.
 
И.МАКСУТОВ: А насколько эта справа повлияла на язык?
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Никоновская справа?
 
И.МАКСУТОВ: Да.
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Она повлияла достаточно сильно.
 
И.МАКСУТОВ: Мы знаем, что есть раскол, и этот раскол по-разному себя повел и в отношении к текстам, мы знаем, что есть разрыв между литературным и крестьянским языком и как используются те или иные тексты. Справа, разумеется, пыталась поправить тексты и то, как они читаются. Вот насколько это повлияло на язык. Я именно поэтому спрашиваю.
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Повлияло, несомненно, потому что церковнославянский - это язык корпуса текстов. И, собственно говоря, тексты исправляются, язык меняется. Здесь особенность справы в том, что это первое такое крупное редактирование эпохи книгопечатания. А книгопечатание дает совершенно иные возможности для стандартизации. Здесь отдельная история, которую очень сложно рассказывать  по радио, потому что это надо рисовать, а не говорить. Здесь была создана очень изысканная орфографическая система, когда при помощи знаков ударения, в церковнославянском языке три вида ударения, и букв, букву «о» можно двумя способами передать - омега и обычная «о», и так далее, что вот эти все средства используются для противопоставления грамматического рода. То есть когда одно и то же слово в разных падежах одинаково звучит, а вот при помощи дополнительных  средств их можно противопоставить. Ну, это такая экзотика. Это очень красиво и изыскано, но всё-таки экзотика. Что существенно поменялось. После Никоновской справы церковнославянский подвергся очень сильной грецизации, потому что идея никоновской справы не ставила задачи сделать текст понятным. Вообще вопрос понятности актуальным не был, актуальна была правильность. Правильный для никоновских справщиков - это похожий на греческий.  Соответственно, порядок слов сильно приближался к греческому, новые непереведенные грецизмы в тексты вошли. Текст становился близким к современным Никону греческим книгам, но для понимания на слух он становился менее понятным. Но задачи сделать текст понятным не стояло.
 
И.МАКСУТОВ: То есть новые слова появились и текст становится менее понятным. А что со справами, есть ли какая-то традиция таких правок? Вы сказали, что это первое большое редактирование. Да?
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Да. Редактирования осуществлялись и до Никона рукописных книг, но никаких трагических последствий это не имело, и поэтому кроме филологов, историков книжности этими справами никто особо не интересуется. После Никона был большой страх перед исправлением книг и перед изучением всего, что связано с богослужением, потому что шла полемика между старообрядцами и никонянами и, соответственно, любая информация воспринималась как некоторый политический аргумент. Лишь в начале XX века, в 1907 году, была при Синоде создана комиссия, которая занялась исправлением богослужебных книг совершенно в другом направлении. Задача была сделать текст понятным человеку, говорящему по-русски. То есть что это значит? Порядок слов приближается к современному русскому, идет отказ даже не столько от непонятных слов, сколько от слов, которые с позиции русского зыка понимаются неправильно. Отложим друзей переводчика. Например, слово «воня». Для современного человека «воня» ассоциируется с дурным запахом. А вообще это просто запах или хороший запах, меняется на благовонья. Злачный, то есть цветущий, прекрасные травы, место злачное, место покойное это описание рая. В современном русском языке злачные места это что-то совсем другое. 
 
И.МАКСУТОВ: Ровно противоположные.
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Слово «гнать», одно из значений которого в церковнославянском языке «следовать отсюда», уже ставшее почти церковным анекдотом, начало одного из церковных чтений из посланий апостола Павла к Тимофею: чадо Тимофея, гони правду. Ну, чадо Тимофея, следуй правде. Но с позиции современного русского языка воспринимается не так.
 
И.МАКСУТОВ: А вообще почему возникают такие перевертыши?
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Это уже параллельное развитие значения. Языки расходятся, и дальше русская лексика начинает развиваться и под влиянием диалектов и под влияние каких-то иноязычных текстов, которые переводятся  на русский язык. Это уже история семантического развития слов, тут уже действуют законы больших чисел. Вот эти огромные множества, естественно, их судьба не совпадает.
 
И.МАКСУТОВ: А какое количество вообще таких слов? Десятки, сотни?
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Сотни. Существует словарь, сделанный замечательным современным  поэтом Ольгой Александровной Седаковой, таких слов, церковнославянских русских паронимов, где анализируются такого рода слова. Словарь помогает читать самые неожиданные источники. Например, энциклопедию Брокгауза и Ефрона. Если вы там будете читать статью про пытки, то там есть описание одной из пыток, когда голову зажимают в петлю и закручивают, и как сказано в энциклопедическом тексте, - человек изумлен бывает. Читатель текста на русском языке, естественно, представит себе, что открываются так глаза, что похоже, что человек удивился. Но вообще «изумлен» - это «сошел с ума» в церковнославянском. То есть здесь под влиянием древнерусского источника, которым пользовался составитель этой статьи, он использовал слово в древнерусском значении. Это такой момент важности церковнославянских текстов для понимания культуры 19 века, ведь в текстах русской классической литературы большое количество аллюзий и цитат из богослужебных и библейских текстов, но понятно, что в руках у Пушкина было не научное издание Кирилла и Мефодиевских переводов, а обиходные богослужебные тексты. При том, что в руках у исследователей, как правило, бывают как раз куда более старые версии этих текстов, потому что ими легче пользоваться, там есть аппарат, можно там легко найти цитату. Хрестоматийное Пушкинское «востань порок и виждь и внемли» - по-русски это «вставай пророк, смотри и слушай». И здесь возможностей перевода довольно много.
 
И.МАКСУТОВ: Если возвращаться к справам, я отвлек немного от этой темы.
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Вот этой комиссией начала века были подготовлены издания богослужебной книги, включающей службы, связанные с пасхой.  Так называемый подвижный круг текстов. Эти книги были изданы, но с ними произошла грустная история.  Шла работа над другими книгами. Следующие книг не вышли, потому что была революция, а с тем, что вышло, произошла грустная история или забавная, даже не знаю, как правильней сказать. Поскольку очень боялись, что опять будет раскол из-за введения новых книг, был секретный указ, запрещающий выпуск в печать исправленных книг до тех пор, пока на складе не кончатся прежние издания. То есть боялись ситуации, чтобы на прилавке оказались две книги разной редакции. И тираж был придержан, ну а дальше пошла революция и всё просто, не всё, но почти все экземпляры были уничтожены в результате революции. Эта справа состоялась как филологический проект, но реализована не была. А дальше, поскольку все шло в обстановке секретности и даже на выходных данных этих книг не было обозначено, что редакция новая, то от этих книг остался церковный анекдот уже советского времени – когда  на праздник в храм приглашают хор со стороны, начинают петь, а у них тексты не совпадают. Сейчас есть литература про эту справу, сейчас этим начали активно заниматься, но только в после перестроечное время. 
 
И.МАКСУТОВ: А какую роль справа сыграла дальше? Как-то её вернули, обновили или оказалось, когда про нее вспомнили, нужна уже была новая справа?
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Пока она существует как единственная попытка, которую удалось довести до результата, создать версию церковнославянского языка более или менее понятную на слух носителю современного русского языка. Реализовано это не было. Приняты эти тексты не были. Когда после войны возобновляли церковное книгоиздание, мы уже вернулись к прежним обиходным вариантам, но уже было понятно, что было не до того. Явно было не до реформ, тем более использование этих книг предполагало исправление всего остального, что для Советского Союза было совершенно невозможно. Сейчас, видимо, этим опытом довольно активно занимаются академически, чтобы понять, насколько эта попытка решала проблемы понятности для нашего времени, этот текст едва ли решает эту проблему в силу изменений литературного языка и его отдаления от церковнославянского. Это интересный опыт, который интересен и удачен для того времени, но тогда не состоялось. И думаю, что в таком все это не состоится.
 
И.МАКСУТОВ:  Это актуальный вопрос и внутри церковной среды, и часто это претензии не тех людей, которые находятся внутри церкви. Если человек внутри церкви, то он как-то с этими текстами знакомится, он их запоминает. Тем более, сейчас книги доступны, и с ними можно знакомиться и в домашних условиях. Это, в общем, не ситуация даже начала века. Но для тех людей, которые только подходят к церкви, и в этом смысле это одна из миссионерских задач - донести свою мысль и идею до широкого круга людей, и это, казалось бы, правильным эти тексты немного настроить и сделать их более понятными. Насколько вообще эти тексты 100-200 лет назад были понятны, чем сейчас? Есть расхожее мнение, что сейчас они не понятны, потому что изменился язык. А 300 лет назад люди слушали церковнославянский.
 
А.КРАВЕЦКИЙ: Было время, когда богослужебные тексты были понятны любому крестьянину. Конечно, такого никогда не было. Это переводы достаточно сложной литургической византийской поэзии, предполагающей знание священного писания, умения узнавать отсылки, когда одним словом идёт отсылка на тот или иной сюжет. Например, много раз повторяемое наименование Богоматери как Камень Нерукосечный. Предполагается, что слушатель или читатель знает, что это отсылка к книге Пророка Даниила, где рассказывается, что царь видит сон, видит идола огромного, и вдруг от горы отделяется без помощи рук камень, разбивает идола, и дальше уже в христианской традиции это трактуется как пророчество о Христе, которое отделившись от Богородицы, сокрушает языческое царство. Но в тексте идёт только Камень Нерукосечный. Несколько иным было отношение к пониманию. Для нас понимать – это быть в состоянии пересказать своими словами. Для средневековья задачи такой не было. Обучение – это, в первую очередь, заучивание текста наизусть. Новое время над таким способом иронизировало. Для средневекового обучения грамоте заучивание наизусть часослова, псалтыря, текстов, на основе которых церковная служба в значительной степени составлена. Человек, знающий эти тексты наизусть, он воспринимает богослужебные тексты как что-то своё, родное, узнаваемое. Может ли в понятии 20 века это не является пониманием. Это то же самое, когда человек знает английский язык плохо, но знает наизусть тексты рок-группы. Жалобы на непонятность богослужения начинаются в тот момент, понятное становится ценностью, и способность пересказать начинает восприниматься как ценность. В 19 веке крестьяне читали библию по-церковнославянски. Люди образованные читали Библию на европейских языках. В письмах подвижников 19 века советы читать отцов церкви по-французски. Понятно, что это адресовано образованным людям. Крестьянских детей традиционно обучали грамоте по часослову и псалтырю. Об этом огромное количество мемуаров, этнографических свидетельств. Такое обучение было широко распространено. Хрестоматийный пример – Горький, когда пишет про то, как его дед учил читать, он же учил по псалтырю. Другое дело, что Горький не оговаривает, что текст церковнославянский. Но из контекста это очевидно. То есть в XVIII-XIX веках существенная часть крестьян не читала по-русски, но могла читать часослов и псалтырь. Эта ситуация была уничтожена, с одной стороны, развитием образования по новой схеме, то есть ориентированной не на церковнославянский, а на русский, который активно развивался в конце XIX-начале XX веков, и окончательно ликвидация неграмотности 1920-ых годов, когда, когда в масштабе страны шло обучение грамоте. Для XIX века для крестьян оставалась та же ситуация, как и в средневековье. Текст воспринимается как свой, при этом перевести люди, условно говоря, с гимназическим образованием, для них была проблема понимания и перевода. И поэтому активно жалуются на непонимание. Кстати, на непонимание жалуется духовенство, которое точно также получает образование, достаточно близкое к гимназическому.
 
И.МАКСУТОВ: Мы говорим про понимание церковных текстов. А на церковнославянском создавалось ли что-то ещё? Спрашивают про переводы современных авторов.
 
А.КРАВЕЦКИЙ: До XIX века был литературный язык. На нём и научные тексты, грамматика, арифметика Магнитского написана на церковнославянском. В новое время есть церковнославянский используется, например, в переводах зарубежных авторов для того, чтобы давать аналог латыни или староанглийскому. В переводе «Имя Розы» Умберто Эко латинские фрагменты переведены по-славянски – книга же построена как последнее богослужение. Точно также как в русском переводе «Улисса» Джойса на староанглийские фрагменты переводятся по-церковнославянски. Оригинальные тексты, например, «Повести о Святомире Царевиче» Вячеслава Иванова. Там есть одна вставная новелла на гибридном церковнославянском, на немножко упрощенном. Будем считать, что на церковнославянском. Там синтаксис русский, морфология славянская. В принципе, такие опыты использования церковнославянского в литературных текстах он есть, такие опыты есть, хотя их не очень много. Это понятно. Церковнославянский не культурой не осознается. В этой связи, мне кажется любопытной вещь, что развитие вообще современной словесности. Оно дает надежду, возможность для того, чтобы светская культура могла открыть для себя эту книжность. Что я имею в виду? Сто лет назад, чуть побольше, произошло, светская культура открыла для себя икону. Каким образом это происходило? Шло два параллельных процесса. Расчистка, изучение издание того, что во второй половине XIXвека, с другой, поиски художественного авангарда, работал с чистым светом с перспективой, то есть приемы, которые были достаточно близки иконе. В какой-то момент художественный авангард осознал, что есть эта живопись, и она стала частью культуры. Развитие современной словесности с привычкой не линейного чтения вроде как «Хазарский словарь» Павича – текст, который может читаться подряд, а может не подряд, составляться, как словарные статьи и по ссылкам взаимных статей. Современные люди привыкли к тому, что текст может быть не линейным и привыкли к расшифровыванию сложных отсылок и аллюзий. То, что я приводил «Камень Нерукосечный», в принципе, это достаточно близко к современной литературе. В общем-то, можно себе представить светские издания богослужебных текстов. Другое дело, не совсем понятно как это делать, потому что комментарии необходимы. Как такая книжка должна быть формально организована пока не особенно понятно, что такие опыты это достаточно кулуарно всегда активно обсуждается и думаю, что в ближайшие годы такие попытки будут. Участие этой литературы в современном литературном процессе мне бы этого очень хотелось, потому что вообще при интересе современной культуры к средневековью это всё-таки, но «Божественную комедию» мы читаем в переводе. Здесь большое количество оригинальных текстов, которые сказать, что они простые я не могу, но всё-таки учить их легче, чем выучить итальянский для носителя русского языка.
 
И. МАКСУТОВ: Понятно, но спрашивают и про домострой, например. На каком языке и соответственно насколько понятен, насколько не понятен?
 
А. КРАВЕЦКИЙ: «Домострой» - это церковнославянский язык русского извода, скажем так. Это литературный язык времён Ивана Грозного. Насколько «Домострой» понятен. В понимании языковых проблем не особо много, там очень много проблем реалий. Существуют в части «Домостроя» кулинарные рецепты. Наименования сейчас не знаю, вспомнили, когда вы доходите, кажется, до куриных пупков, не куриных голубиных пупков вы в подаете в глубокое недоумение. Там «Домострой» нуждается в серьёзнейших реальных комментариях, комментариев реалиев, чего в тех изданиях, которые у нас есть этих комментариев нет. Вообще хорошие комментарии «Домостроя» есть, но они не изданы. В начале XX века перед революцией огромный словарь обиходного языка в Древней Руси как раз посвящённый быту. Он остался в рукописи и лежит в библиотеке академии наук в Петербурге.
 
И. МАКСУТОВ: Такое ощущение, что много всего когда-то создавалось. Оно всё где-то не получило должной поддержки, не увидело свет. А что касается обучения, к этой теме хотелось вернуться и посмотреть, как оно развивалось. Если церковнославянский язык использовался для обучения грамоте. При этом был какой-то зазор в понимании. Насколько я понимаю, мы сейчас. Расстояние между нами и церковнославянским языком. Оно не сильно больше, чем расстояние между крестьянами, которые учили его два века назад. Оно больше, но степень, насколько мы далеки довольно сложно.
 
А. КРАВЕЦКИЙ: Да, это сложно. Здесь не понятно соизмерение. Можно говорить больше, меньше, поверьте, ничего не стоит за этими словами.
 
И. МАКСУТОВ: Как они учили его? Как они использовали церковнославянский для обучения грамоте?
 
А. КРАВЕЦКИЙ: Обычно начиналось обучение с букваря. Славянский букварь. Сначала идут склады то есть учение букв по слогам, буки аз ба, ба ба. Вот примерно так. Кстати, отсюда вошедший в литературный язык, правда XIX века слово «словозерс», то есть говорится «словозерсами», вот эта с называется «словозесом», потому что пишется как «С» и «Е», твердый знак, читается по слогам. Таким образом, выучилась азбука, выучился букварь. Потом человек переходил к часослову. Часослов включает существенную часть вечернего богослужения, соответственно выучивать эти тексты уже на богослужении не всё, но часть службы уже родная, но выучить книгу значит именно выучить её наизусть и быть в состоянии рассказать. Насколько я понимаю, в новой русской школе этому пришло активное учение стихов полезное.
 
И. МАКСУТОВ: А что касается грамматики, подходы к изучению церковно-славянского языка, насколько реально его освоить? То, что это язык, на котором вроде бы не говорят, хотя поют, но в общем, мало кто общается на церковнославянском. Это довольно такая экзотическая история. Как его изучать? Насколько это возможно вообще?
 
А. КРАВЕЦКИЙ: Возможно это вполне. В общем, существуют учебники. Хорошие, а не плохие. Это вопрос отдельный. Освоить грамматику пассивно, по крайней мере, совсем не сложно, сложнее будет с семантикой, со значением слов. Если человек хочет разобраться, он лезет в интернет и какое-то значение оттуда выносит. Когда  человек слышит премудрость, прости возглас за богослужением. Это то, что он весьма вероятно решит, что эта премудрость звучит перед чтением писания, что значит нужно воспринимать в простоте. А, на самом деле, просто здесь означает - стойте прямо, как простоволосый. Это, на самом деле, наиболее сложные для понимания вещи, потому что это не осознается, как проблема. Для этого нужны специальные учебники, этим нужно специально заниматься. Просто если мы делаем учебник, ориентированный на человека, который хочет понять богослужение, то мы должны выделить тексты, с которыми человек сталкивается регулярно и уже их  брать и делать какие-то упражнения. Другое дело, что можно изучать язык и филологам, много ещё кому.
 
И. МАКСУТОВ: Почему все-таки та справа, которая должна была  приблизить начало века, должна была приблизить церковно-славянский язык, язык богослужения к русскому языку, к литературному, она до сих пор не состоялось? Вроде бы ее уже нашли, откопали, нужно с ней что-то сделать.
А. КРАВЕЦКИЙ: Вы помните, что происходило с обществом в связи с грамматическим родом слова кофе?
 
И. МАКСУТОВ: Да.
 
А. КРАВЕЦКИЙ: В этом плане церковнославянский язык вполне современный и шаг вправо, шаг влево общество начинает кричать расстрел. Страх, действительно, охранительной тенденции, к сожалению, часто идут по-разному. Я сторонник перевода, но когда охранительство мешает изучению.
 
И. МАКСУТОВ: Это был Александр Кравецкий, прощаюсь с Вами на час.