Е.ВОЛГИНА: 15 часов 11 минут в столице. Радиостанция «Говорит Москва». У микрофона Евгения Волгина. Мы с вами продолжаем. Эльвира Аиткулова к нам пришла, член комитета Госдумы по просвещению, кандидат филологиеских наук. Эльвира Ринатовна, здравствуйте.

Э.АИТКУЛОВА: Добрый день.

Е.ВОЛГИНА: Давайте начнём со свежей новости: в Государственной думе принято решение внести поправку в законопроект об ограничении телефонов в школах, запретив их использование даже в образовательных целях. По-моему, и сейчас вроде бы сдают перед уроком телефоны и всё? Зачем какие-то опять ужесточения?

Э.АИТКУЛОВА: Сейчас это делается, наверное, по желанию администрации школы, причём эта практика везде разная. Страна у нас большая, где-то есть школы, где совершенно безболезненно этот переход совершили, сформировали какое-то специальное место для хранения телефонов, где-то в школах повсеместно используют телефоны. То есть единых требований сегодня к использованию телефонов в целом по стране нет. Поэтому внесение именно в закон этой нормы, наверное, такой большой общественный запрос и со стороны учителей, и со стороны родителей. Я бы сказала, и со стороны учеников, потому что когда часть класса занимается не тем, что слушает учителя и отвлекает остальных, это тоже сказывается на качестве образования. Это такая прям норма, которая, я бы хотела сказать, просят даже более жёсткие формулировки отразить. Мы как раз на предыдущей неделе, перед региональной неделей, рассматривали законопроект в первом чтении, и там была достаточно бурная дискуссия, поскольку в нынешнем виде законопроект, почему говорю в нынешнем виде — потому что ещё два дня мы принимаем между первым и вторым чтением поправки, предложения, сбор предложений заканчивается завтра вечером. Поэтому сейчас о том, каким будет законопроект ко второму чтению, говорить рано. Но уже в зале заседаний было понятно по дискуссии, что большинство за то, чтобы оставить только одно основание для использования телефона на уроке. Напомню, что в текущей версии в первом чтении это два основания. Первое основание — это какие-то экстренные ситуации, связанные в том числе с самочувствием ребёнка, то есть его жизнь, здоровье, может быть, форс-мажор, который, не дай бой, происходит в школе. И второе было основание — если того требует школьная программа. Как раз накануне рассмотрения именно в этой редакции законопроекта большое количество обращений получили, я думаю, практически все депутаты Государственной думы, и в этих обращениях родители как раз говорили, что телефонам не место в образовательном процессе, даже если это предусмотрено школьной программой.

Е.ВОЛГИНА: Тогда вопрос, как это администрировать?

Э.АИТКУЛОВА: Как раз мы здесь и говорить, чтобы это администрирование было единое и понятное, не вызывало дискуссий. Допустим, одна школа это так сделала, говорят: а почему им можно, а нам нельзя? Всегда у людей возникает вопрос, насколько это справедливо, когда есть у кого-то особые условия, у кого-то совсем другие. Поэтому по администрированию это будет приниматься со стороны, в том числе, министерства просвещения, будут приниматься методические рекомендации, которые будут доведены до регионов, чтобы у нас единообразно толковали нормы закона. И по поводу администрирования, здесь, я думаю, уже мы начинали об этом говорить, есть уже школы, которые для себя эту проблему решили, вопрос закрыли — есть специальные ящички, куда дети либо перед началом всех уроков, то есть при входе в школу, оставляют, либо перед каждым уроком, и не пользуются ими во время уроков.

Е.ВОЛГИНА: Или можно вообще не носить в школу телефоны.

Э.АИТКУЛОВА: Да. На самом деле, может, это и правильный вариант. Потому что всегда на связи классные руководители. Всегда на связи, мы все взрослые люди, особенно в младших классах, зачем этот бесконечный контроль. Была такая интересная история, я в прошлом году сама была на родительском собрании, у меня ребёнок тоже учится в школе, девятый класс. И была такая интересная дискуссия, когда учитель математики, обращаясь к нам, говорит: родители, пожалуйста, поговорите с детьми, чтобы они во время уроков не пользовались телефонов. Я на родительском комитете предложила: давайте поговорим, что мы вообще эти телефоны сдаём. И были родители, которые говорили: а как же конституционные права, это их частная собственность? Я, честно, искренне таких родителей не понимаю. Потому что на мой взгляд, ребёнок идёт в школу конкретно получать знания. И поэтому все факторы, которые его от этого отвлекают, включая сотовый телефон, это снижение качества знаний. Если родитель, так же, как и учитель, хочет, чтобы ребёнок учился хорошо и всё-таки выполнял задачу, с которой он пришёл в школу, мне кажется, мы здесь должны быть едины. И второй момент, тоже приводили пример на родительском собрании, что, пожалуйста, во время уроков, уважаемые родители, не звоните. Иначе к нам потом дети подходят и говорят: у меня за урок 30 пропущенных от мамы. Тоже не совсем понятна позиция мамы. Видимо, был такой факт. Мне кажется, отправляя ребёнка в школу, ты понимаешь, что он в защищённом пространстве, что там есть директор, есть учитель, есть классный руководитель, которые отвечают. Это не то место, где ребёнок требует какой-то бесконечной опеки ежеминутной со стороны родителей.

Е.ВОЛГИНА: Это какая-то тогда подмена понятий. Вам говорят, что это конституционные права, частная собственность и так далее, вы говорите: да нет, это же отвлекает детей, снижается концентрация и вообще они занимаются не тем. Вам говорят: подождите, у них же есть права. Здесь, видимо, вся основная загвоздка.

Э.АИТКУЛОВА: Я здесь никакого для полемики не вижу предмета. Потому что нам надо чётко определиться с целеполаганием: зачем ребёнок приходит в школу? Он приходит получать знания. А получать знания — это значит, концентрироваться, человек не может физиологически на двух вещах одновременно концентрироваться эффективно. Он либо сидит в телефоне и пожирает контент, либо он в этот момент слушает учителя и повышает уровень знаний. Почему родителей просили, что если мы сегодня дадим возможность использовать на уроках, в том числе согласно образовательным программам, то это тоже некая возможность детям… а давайте мы всё-таки в телефоне это сделаем. Поэтому сегодня мы предлагаем разграничить понятие личного телефона ребёнка, с которым он приходит в школу, без которого он может спокойно обойтись, и всё-таки технические средства, если они нужны во время освоения школьной программы, то тогда эти технические средства должны быть обеспечены за счёт школы. Это не заниматься в телефоне. Если того требует школьная программа, то опять же санитарные врачи нам рекомендуют, чтобы это и разрешение экрана было, чтобы достаточно большой был экран с точки зрения сохранения здоровья ребёнка. Здесь это обеспечивает школа. Допустим, пусть будут на уроке физики, на уроке информатики те гаджеты, которые нужны для урока.

Е.ВОЛГИНА: Задачи современной школы в данный момент какие вы видите? Потому что про школу говорят много, есть много ваших коллег, которые говорят: а давайте такой предмет введём, а давайте такой… Кто-то говорит: да подождите, дети так загружены, круглосуточно в этой школе, тут ещё требуют, чтобы он уже с детского сада был готов, потому что его там не учат чистописанию, быстро-быстро всё должно быть. Третьи говорят: а мы вообще кого готовим и зачем такая плотная программа, мы кого хотим получить на выходе? Четвёртые говорят: подождите, у нас всё ломается об ЕГЭ. В общем, какое-то бесконечное поле для экспериментов. 

Э.АИТКУЛОВА: Полем для экспериментов школа тоже не должна быть. На самом деле, мы прекрасно понимаем, что всё, что происходит в образовательном процессе, имеет такой отложенный эффект. Мы должны на каждом поколении увидеть результаты. У нас одиннадцать лет одно поколение учится. Если мы будем бесконечно менять правила в школе, у нас получится… совершено не сможем сопоставить конечный результат, потому что мы в процессе меняли условия. Конечно, мы мыслим такими большими десятилетиями. Когда нам говорят: давайте быстро всё поменяйте. Допустим, тот же самый ЕГЭ, о который вы сказали, что всё разбивается. Ну, возьмите отмените. Технически как это представляют люди, которые за это ратуют? Потому что сегодня у нас целые поколения детей, это миллионы школьников, которые из года в год, из класса в класс понимали, что у них финальная точка — это будет сдача Единого государственного экзамена и потом уже они с этими результатами будут поступать в вузы. Алгоритм понятен. Не то что школьная программа, алгоритм действий понятен, как у меня будут проверять знания. А если сегодня сказать: ребята, с завтрашнего дня вы будете сдавать устно. Мне кажется, для детей это будет больший стресс, чем сохранить тот формат, который они уже понимают, что к нему идут, технические все приспособления сделаны, во всех школах пункты сдачи ЕГЭ.

Е.ВОЛГИНА: Это уже технические моменты. Если нужно, знаете, можно в общем и голосование по каким-то фундаментальным вопросам устроить.

Э.АИТКУЛОВА: Конечно. Я за то, чтобы это не делалось одномоментно и для всех. Давайте мы посмотрим тогда, позволим, может, какой-то… вариативный сделать способ, допустим, по желанию. Потому что вот так огульно сказать: всё сейчас отменим и завтра будет по-другому, нет. На мой взгляд, для системы образования такие потрясения, перестройки не нужны.

Е.ВОЛГИНА: А сейчас система образования на что заточена? То есть что хочется получить в итоге?

Э.АИТКУЛОВА: В итоге мы для себя, если прям стратегически смотреть, у нас стратегически президент ставит задачу, что всё-таки российская система образования должна быть одной из лучших в мире. Как мы определяем, что она одна из лучших? Это же не субъективная оценка, это объективная. И когда мы смотрим объективную оценку, у нас с комитетом в начале года была большая встреча на площадке Рособрнадзора, и нам коллеги как раз показывали, как результаты тех мониторинговых мероприятий, это и ВПР, проверочные работы, и ОГЭ, и ЕГЭ, как они были интегрированы, в том числе через международную призму смотрелись. Они говорят: у нас у ребят очень хорошие показатели. То есть какая-то единая система координат. И мы понимаем, что когда мы говорим о качестве образования, мы не только говорим о том, что должны быть цифры, очки, секунды, как в спорте, мы должны сохранить и здоровье, в том числе, детей, мы должны, в том числе, говорить о том, что заканчивая школу, ребёнок умел мыслить, не просто заученные какие-то формулировки, а уметь мыслить, уметь анализировать то, что вокруг него происходит. Конечно, сегодня, с одной стороны, нашим детям очень повезло, потому что огромное количество технических приспособлений, сегодня на уроке так можно выстроить работу, что будет всем интересно. Даже в какие-то сельские школы приезжаешь, особенно там, где есть точки роста, там, где прошёл капитальный ремонт, это просто… Я сравниваю со своим детством, это фантастические условия для получения образования. На уроке физики всё двигается, опускаются какие-то элементы с потолка… это в обычных школах, это не какая-то столичная история. И ты понимаешь, что у ребят действительно есть много возможностей. Причём у них есть возможность не только в самой школе получать знания. Если ребёнок понимает, что он талантливый и хочет развиваться, пожалуйста, система дистанционного получения образования в ведущих вузах уже сегодня есть. Сегодня же вузы ходят за детьми, а не наоборот. Начинается ранняя подготовка, чтобы поступать, олимпиады, то есть много возможностей у ребят выбрать и расти в том направлении, где они себя видят. Но с другой стороны, вот такой огромный выбор, наверное, накладывает и определённую ответственность на ребёнка и его родителей, потому что выбрать, сконцентрироваться и куда-то в одном направлении двигаться тоже сложно.

Е.ВОЛГИНА: Хорошо, если у нас всё заточено под то, чтобы образование было одним из лучших, во-первых, что с чем мы сравниваем. И плюс тогда, хорошо, перешагиваем, сделаем следующий шаг, люди, которые преподают в высшей школе, говорят, что качество знаний, полученных школьниками, как абитуриенты, они крайне низкие. Они не могут критично мыслить, они заточены под что-то, они не могут мыслить. Они: ну, хорошо, мы это погуглим… Они не могут анализировать информацию. Дети, которые в школах, говорят: подождите, нам учительница сказала: есть только так и никак иначе. Помните, как в том сочинении: что хотел сказать автор? Тебе три, потому что ты неправильно прочёл, что хотел сказать автор, потому что есть только моё мнение, и неправильное.

Э.АИТКУЛОВА: Да, наверное, это такой ключевой элемент в системе образования, как мы всё-таки не просто транслируем какой-то набор понятий, терминов, но и учим детей с этим работать. Почему я говорю, что это, наверное, самый важный навык у детей сегодня. Во-первых, из того огромного информационного потока уметь вычленять главное и какое-то иметь критическое мышление, потому что сегодня в этой информационной среде не всё в конструктивном ключе, мягко говоря. И второе, наверное, это всё-таки детям уметь с этим массивом данных работать, категории какие-то создавать, анализировать, свои выводы делать. Это, наверное, самое важное сегодня. Хватает ли у учителей на это времени, чтобы ещё и этот навык вырабатывать? Наверное, это ключевой вопрос, потому что, на самом деле, когда мы говорим про ОГЭ и ЕГЭ, есть определённый набор информации, который ребёнок должен усвоить к девятому классу, к одиннадцатому классу, и достаточно плотная программа. Поэтому когда говорите, что хотят всё новые и новые предметы вводить, всегда министерство профильное задаёт вопрос: а вместо какого? Потому что сегодня расписание школьное достаточно такое утрамбованное. У нас же есть ещё позиция санитарных врачей, мы тоже не можем от зари до зари ребёнка держать в школе, он должен отдохнуть, и здоровье чтобы у него к концу одиннадцатого класса не было подорвано.

Е.ВОЛГИНА: Тогда другой момент возникает. Почему сейчас, скажем так, некоторые из ваших коллег говорят, что мы принципиально должны… мы шли каким-то не тем путём долгое время, а сейчас, говорят, мы должны какого-то нового человека, патриота воспитать, поэтому функция школы будет воспитательная. Вопрос, кого воспитывать, как воспитывать? Вместо родителей, вместе с родителями, родители не воспитывают. А вот он ещё должен знать, в чём его конкурентоспособность. А поэтому возникает вопрос, что мы хотим каких-то новых людей получить, очень патриотичных, компетентных и так далее, но как это сделать, тоже большой вопрос.

Э.АИТКУЛОВА: Наверное, не большой вопрос. А поскольку мы в этом направлении уже двигаемся, речь не идёт о новых людях…

Е.ВОЛГИНА: В смысле не партия «Новые люди», да. А о новых людях как гражданах Российской Федерации.

Э.АИТКУЛОВА: Я поняла. Здесь, наверное, восполнение того, что все эти годы мы на этот аспект воспитательный не обращали внимания. Хотя воспитание и образование идут взаимосвязано. Как можно просто передавать знания и при этом не говорить о каких-то этических аспектах, каких-то исторических событиях страны. Не может учитель не быть равнодушным и не объяснять, например, детям, отвечая на их детские вопросы, он все-равно будет отвечать, исходя из своего жизненного опыта и исходя из того посыла. Поэтому когда мы говорим — патриотическое воспитание, мы ведь в сам закон термин «воспитание» только два года назад вернул. Сам термин «воспитание» у нас вернулся два года назад. И за эти два года у нас появились «Уроки о важном», у нас появилась и детская организация «Движение первых», куда мы вовлекаем детей, которым действительно это интересно, они готовы со своими проектами заявлять о себе. Мы говорили все эти годы, в чём нам надо навёрстывать, что ребёнок — это сумма знаний. Но ребёнок это в том числе будущий и нынешний гражданин, но после одиннадцатого класса он тоже должен понимать, в какой стране он живёт, в каких политических реалиях он живёт, чтобы у него, когда… почему я говорю, там неконструктивного контента очень много, когда он начинает эту информацию получать, он мог с этим в том числе работать. Потому что мы, такой, наверное, пример, может, он избитый, но тем не менее, без упоминания не обойтись. Когда мы смотрим, как Украина эти работала идеологически, то есть учебники, которые мы с этих территорий привозили. Ну, это шла прям целенаправленная работа по учебникам с детьми, антироссийские настроения. Вся работа была поставлена на поток. А мы всё это время говорили, что у нас нет идеологии, мы детьми занимаемся, чтобы они у нас получали оценки и не более того. Вот эти этические аспекты, в том числе нравственные, патриотические, мы же ожидаем, что это такая семейная история, что у нас есть семья, и она пусть занимается воспитанием настоящего гражданина. Но здесь всегда возникает такая дискуссия, родители говорят: вот вам мой ребёнок, я вам в первый класс отдаю, в одиннадцатом нам отдайте настоящего гражданина, отличника. Школа говорит: подождите, а мы от вас, от родителей, тоже хотим следующее. И вот этот вечный спор семьи и школы. И поэтому когда мы говорим, что пускай этим занимаются семьи… но семьи у нас тоже разные. Установки в семьях разные, и наверное, даже не в части патриотического воспитания, вообще в отношении ко всему, и мы, наверное, ещё поговорим про статус учителя, просто иногда я, невольно бывают такие ситуации, когда рассказывают, что дети дома обсуждают учителей с родителями. После этого мы хотим, чтобы они приходили в школу и слушались учителя, дисциплина была, воспринимали учителя как личность. Но этого не произойдёт, если дома происходит такая девальвация образа. 

Е.ВОЛГИНА: Давайте оттолкнёмся от вашего тезиса по поводу того, что девальвируется образ учителя, если учителя дома обсуждают дети и родители. Ну а почему, это же часть жизни, почему не обсуждать? Вот наш слушатель говорит: «Как это не обсуждать учителей? Дети про них рассказывают, мы всегда говорим, что учителя нужно уважать и слушаться…

Э.АИТКУЛОВА: Это ключевая фраза, Женя.

Е.ВОЛГИНА: А почему обсуждать-то нельзя, я не понимаю?

Э.АИТКУЛОВА: Я по поводу обсуждения именно в контексте, что учителя ничему новому вас не научат, да кто такие эти ваши учителя. Я именно в негативном контексте. Если мы обсуждаем дела ребёнка в школе, спрашиваем, как у тебя успеваемость, как у тебя отношения с учителем складываются, это одна история.

Е.ВОЛГИНА: А он говорит: она такая-сякая, вообще.

Э.АИТКУЛОВА: С такими установками когда приходят у нас дети в школу, что учителя как-то обязаны только вокруг вас ходить и у них нет прав, мы эту обратную связь и получаем в школе, эту атмосферу, когда каждый ребёнок приходит и говорит: а моя мама, или там мой папа, придёт и за меня разберётся.

Е.ВОЛГИНА: Хорошо, пусть приходит и давайте разберёмся. В чём проблема-то?

Э.АИТКУЛОВА: Да, разбираться можно, но когда это действительно касается каких-то экстремальных ситуаций. Но во всех остальных ситуациях, у нас сегодня, мы много общаемся с ребятами, которые заканчивают вузы, с теми, кто выбрал профессию педагога, и самый большой страх сегодня у будущих учителей и, наверное, у том числе у тех, кто работает в школе, это, конечно, работа с родителями. Потому что родительское сообщество сегодня большей частью говорит о своих правах, о правах своих детей, и в меньшей степени о своих обязанностях. И поэтому любая ситуацию в школе, она до каких-то степеней доходит, если раньше, допустим, мы все учились в советской, кто-то в российской школе, мы понимаем, что есть моменты, когда учитель действительно, пытаясь донести свою позицию до ученика, может и голос повысить, и двойку поставить. Но это рабочий процесс. То есть из этого делать события масштаба всей школы, всего района, уж тем более, возвращаясь к мобильным телефонам, провоцировать педагога записывать какие-то моменты, потом начинает это всё гулять по интернету. К сожалению, много было прецедентов, когда учителя после таких публичных историй уходили.

Е.ВОЛГИНА: А если с обратной стороны работает? Что учитель систематически… не все же идеальные, учитель систематически унижает, трогает ученицу за коленку, что угодно. Такое тоже случается.

Э.АИТКУЛОВА: Я абсолютно согласна. Но если мы сегодня с вами посмотрим всё-таки информационный фон по поводу учительства, мы с вами увидим, что большей частью именно в публичное пространство, именно в медийное поле врываются новости о том, что какой-то учитель заклеил кому-то рост скотчем. И складывается впечатление, что учителя-то у нас в массе своей непонятно чем занимаются, только не преподают детям знания. Если помните, советский период, вы помладше, но я помню этот период, когда у нас и средства массовой информации, и кинематограф, всегда позицию именно учителя преподносили, что это главный человек в стране, что это человек, который достоин уважения. То есть сама атмосфера вокруг учительства была доброжелательной и тогда не подвергалось сомнению, что учитель — это тот человек, который здесь, чтобы давать знания, и он является для тебя, дорогой мой ребёнок, авторитетом. То есть эта авторитетность учителя и в семье должна поддерживаться. У нас сегодня, к сожалению, ещё раз говорю, почему к сожалению, обсуждая школу, обсуждают в негативном контексте. И потом, когда… здесь же ещё и психологический момент. Вот те, которые пишут в чате родители, и пишут, что мы обсуждаем действительно школьные проблемы, конечно, надо. Но каждый раз надо себе отдавать отчёт, что для ребёнка должен быть, есть такое у психологов понятие — значимый взрослый. Значимый взрослый, которого он слушает, который является для него авторитетом. И когда мы начинаем своему ребёнку говорить, что и учитель всегда неправ, ты прав, и тут неправы… И доходит момент, когда для ребёнка уже и родители тоже не авторитет. То есть мы в этой части, когда ставим установку ребёнку, что ты всегда в приоритете, эта детоцентричная наша модель, она потом и для самих родителей оборачивается не очень хорошей историей. Потому что у ребёнка должны быть авторитеты.

Е.ВОЛГИНА: Тогда с другой стороны, как найти вот этот баланс: между тем, чтобы авторитет учителя не превратился в авторитаризм, потому что существует, и учительский буллинг в том числе, травля ребёнка, ещё что-то. Бывают такие случаи, что оказывается, кто-то какие-то деньги отказался сдавать или просто он кому-то не понравился, с точки зрения учителя, и какое-то личное отношение возникает, эти неприятные процессы. И соответственно, чтобы работа родителя с учителем не превращалась, что называется, в потребительский терроризм. Где здесь баланс? 

Э.АИТКУЛОВА: Да, это очень тонкая грань. На самом деле, потребительский терроризм применим к этой ситуации. И по буллингу, наверное, настало время, когда надо регулировать эту историю. Мы буквально на прошлой неделе в регионе проводили на площадке парламента, у нас есть рабочая группа по этой теме, и тоже, знаете, на встрече со студентами, вставали студенты и спрашивали: а когда есть буллинг со стороны учителей? Вот мы говорим, что дети, пользуясь телефонами, травят учителя, а когда обратная ситуация? Здесь нам надо всё-таки вводить и в понятийный аппарат, и рассматривать каждую ситуацию индивидуально. Иногда это провоцированная история, кто здесь жертва, кто здесь герой, кто спаситель, кто является объектом, кто субъектом, в каждом случае надо разбираться. Есть страны, например, из последних примеров Казахстан регулировал этот вопрос. И они сегодня фиксируют, что даже введение самих терминов — насилие, буллинг, уже показывает снижение этого явления, поскольку люди понимают, что за это наступает ответственность. Мы сегодня говорим, что да, буллинг есть, и кибербуллинг, и в реальной жизни, но пока такого комплексного закона нет. Я думаю, что это и наша, в том числе, задача как законодателей. Потому что сегодня, наверное, не для кого не секрет, что для детей эта психологическое, психическое здоровье большой приоритет. Потому что живя в этой информационной среде, они достаточно уязвимы.

Е.ВОЛГИНА: А можно отрегулировать человеческие отношения настолько, чтобы законодательно запретить, более того, следить за тем, что нету травли, нету злоупотребления своими детскими правами и злоупотребления доминантой учителя? Как это сделать? Звучит-то хорошо, но… вы все отношения можете отрегулировать? Нет, наверное. Отношения на то и есть, что иногда они бывают спонтанны.

Э.АИТКУЛОВА: Да, согласна. Но здесь надо понимать, у нас, наверное, какая-то критическая масса уже накопилась, потому что начинать регулировать, когда только-только, это одна история. А сегодня мы понимаем, что эта проблема есть. Если мы не регулируем, то встречный вопрос звучит: почему мы не регулируем и не собираемся? Сегодня у нас даже есть региональный опыт, все понимают, что с этим надо работать. Допустим, у нас в Республике Башкортостан разработали такую мониторинговую систему, которая позволяет именно через социальные сети посмотреть настроение ребёнка, что там происходит. Потому что, к сожалению, сегодня в этих случаях, когда мы видим и school shooting, когда мы видим детские суициды, потом, когда анализируют поведение ребёнка, говорят: да, в общем… не так что это ничего не предвещало, то редко бывает. Видно по социальным сетям, видно по каким-то отклонениям в поведении. Но вовремя не отреагировали. Поэтому сегодня нужна система мониторинга и такая очень вдумчивая работа. Сказать, что как-нибудь он сам разберётся или семья с этим справится, наверное, неправильно в нашем случае. 

Е.ВОЛГИНА: Слушатель говорит: «Если учитель авторитетный, тогда он будет авторитетом. Если он не авторитет, то как ребёнка можно заставить думать так, чтобы он был авторитетом?»

Э.АИТКУЛОВА: Ставить сегодня перед системой образования задачу — давайте сто процентов учителей будут авторитетами.

Е.ВОЛГИНА: Кто не согласен — тому штраф.

Э.АИТКУЛОВА: Я сразу скажу, что это утопия. У нас сегодня есть, мы этого не скрываем, дефицит педагогов в школе.

Е.ВОЛГИНА: Большой причём.

Э.АИТКУЛОВА: Большой дефицит. Поэтому те педагоги, которые работают, они работают с нагрузкой. И конечно, в идеале, я тоже когда встречаюсь с педагогами, я говорю: коллеги, перед вами очень сложная задача. Потому что быть авторитетом для ребёнка, который сегодня в один клик находит информацию, если он, условно, интересуется историей, например, с родителями обсуждает, информацию находится, и он, допустим, может на равных дебатировать с учителем истории. Ведь раньше почему ещё был авторитет учителя непререкаемым — он был источником знаний, иногда единственным. Сегодня с ним конкурирует вся система интернета, все знания, которые есть в сети.

Е.ВОЛГИНА: И учителю самому нужно меняться.

Э.АИТКУЛОВА: Да. И поэтому учителю нужно меняться и в тоже время учитель должен понимать, что дети приходят очень мотивированные, много знающие, и много детей, которые говорят: мне это не надо. И поэтому быть авторитетом для каждого, в том числе для родителей, это очень сложная задача. И мы понимаем, что учителю сегодня надо помогать. Потому что если мы сегодня со стороны родителей будем говорить: система образования должна, дайте нам сто процентов авторитетных учителей, дайте, дайте, дайте. К сожалению, даже в городских школах мы сегодня фиксируем дефицит учителей.

Е.ВОЛГИНА: А как возникает дефицит учителей с учётом того, что загрузка педуниверситетов почти стопроцентная?

Э.АИТКУЛОВА: А сколько не идут в профессию, не остаются? Это второй большой вопрос. Со следующего года у нас на платформе «Работа России» начнёт действовать целевой приём, целевое обучение, на эту площадку большие надежды мы возлагаем. На этой площадке будут встречаться вузы, работодатели и абитуриенты. И будет именно целевое обучение закрепляться договором, на основании которого, допустим, ты получил профессию учителя, ты должен финансы, которые на тебя потратило государство, отработать. Потому что сегодня когда мы говорим, что бюджетные места, мы же понимаем, что эти места бесплатные для самого студента, но при этом расходы несёт государство. И конечно, любое государство, вкладывая деньги, должно понимать, что это эффективные расходы. То есть человек пришёл, пять лет отучился, получил профессию, соответственно, он должен отработать. Но сегодня там, где это не закреплено целевым, не идут в профессию, ещё раз говорю, в том числе, потому что есть такая эмоциональная среда, и в том числе работа с родителями, это, наверное, такая очень сложная компетенция. Когда мы встречаемся в педагогических вузах, педагогических колледжах, я прямо спрашиваю: ребята, а вас готовят к тому, что вам предстоит работать с родителями? И ведь многие родители будут ровесники, чаще и старше этого педагога. Поэтому и с ними. Одно дело работать с детьми, а вот с родителями, которые считают, что они всегда правы и надо эксклюзивно только его ребёнком заниматься, и так все 30 или 40 человек.  Умноженные на два, мама с папой. 

Е.ВОЛГИНА: А уживаться с коллегами ещё, где тоже своя система, свои устои. А тут пришёл кто-то.

Э.АИТКУЛОВА: С коллегами, наверное, мне кажется, менее проблемная история. Сегодня педагогические коллективы, там, где я бываю, достаточно устойчивые. И конечно, сами педагоги, особенно директора школы, понимают, как важно молодого специалиста не просто привлечь, а и удержать. Поэтому там система наставничества работает, и условия создают, и со всех сторон помогают этому педагогу. Там как раз с распростёртыми объятиями, то есть там нет какой-то конкуренции, что была такая эмоциональная среда, где бы учитель сказал «я не могу».

Е.ВОЛГИНА: Слушатель сказал: «Народ работает пару лет и уходит в репетиторство, подготовку к ЕГЭ, потому что объективно денег больше, нагрузка меньше. А в итоге здесь чтобы среднюю зарплату получать, люди берут вторую ставку, классное руководство, из школы практически не выходят. Но по отчётам у всех получаются хорошие зарплаты. И потом на высшем уровне задаются вопросом: а что это у нас дефицит педагогов».

Э.АИТКУЛОВА: Чувствую, что слушатель хорошо знает систему образования. Ещё раз говорю, мы это и на площадке комитета обсуждаем, у нас эти вопросы звучат. Это и кадровый дефицит, и средняя зарплата педагогов. Сегодня, если мы посмотрим закон об образовании, у нас трёхуровневая система, то есть федеральный уровень — это все высшие учебные заведения, региональный уровень — наши колледжи, те, кто готовит рабочие кадры, и муниципальный уровень — это школы и детские сады. И поэтому уровни зарплаты сегодня отличаются не только на уровне… в целом по стране разброс большой, не только на уровне регионов, но даже между собой муниципалитеты, где-то могут быть какие-то свои доплаты, могут предлагать свои определённые льготы. Конечно, это вызывает у учителей такой резонный вопрос, почему, допустим, в соседней области зарплата выше, чем у меня, хотя у нас один предмет, одна образовательная среда.   

Е.ВОЛГИНА: А почему нельзя сделать действительно, чтобы всё финансировалось только из федерального бюджета? Что есть ставка, ты идешь учителем, неважно, в большую московскую школу или в какую-то маленькую сельскую, но ты получаешь, не знаю, 85 тысяч рублей, это базовый твой оклад, а всё остальное — по желанию. Почему не сделать так? Люди тут же пойдут.

Э.АИТКУЛОВА: Я думаю, та большая пилотная история, которая в шести российских происходила, к финалу приблизится, и мы всё-таки поймём, куда мы двигаемся. Но то, что система заработной платы педагогов назрела, это подтверждают все, в том числе на нашей площадке комитета. Как это будет в конечном итоге выглядеть, поскольку у нас ещё и климатические условия разные. На каких-то территориях Крайнего Севера объективно зарплата выше, потому что там в целом в среднем по экономике зарплаты выше.

Е.ВОЛГИНА: И в итоге всё равно выходит то на то.

Э.АИТКУЛОВА: Да. Поэтому здесь надо думать. Но с чем я согласна, что, конечно, базовая часть должна быть больше, чем стимулирующая. Вот эту базовую часть мы должны требовать со всех, чтобы она была достойной, чтобы всё-таки базовая часть за одну ставку давала возможность учителю спокойно жить и не разрываться, чтобы получать вторую, третью нагрузку.

Е.ВОЛГИНА: Есть ощущение, честно говоря, я и от врачей это слышала, от учителей тоже, говорят: когда мы идём с запросом «дайте денег побольше нам», говорят, врачам: подождите, вы же давали клятву Гиппократа, это же ваше призвание — спасать людей. Учителям: вы же шли, это ваше призвание, вы любите детей… Уберите патетику, пожалуйста. Сейчас стране срочно понадобились военные. И удивительным образом в бюджете нашлись колоссальные деньги на то, чтобы военный стал авторитетом, у него появились деньги, он начал быть ресурсным и состоятельным человеком, который способен свою семью накормить и обеспечить. Видимо, не назрела такая необходимость в учителях, потому что точно совершенно, если бы она остро назрела, то и на это бы тоже деньги нашлись, на подобные зарплаты. Мои убеждения, может быть, я не права.

Э.АИТКУЛОВА: Это к вопросу о приоритетах, да. Ещё раз возвращаясь к тому, что у нас разные зарплаты по стране. Есть регионы, та же самая Москва, где вообще учителя вопросы про зарплату не задают. Это тоже не такая массовая история. Конечно, сельские территории, маленькие регионы, дотационные регионы, они об этом говорят. Как сделать так, чтобы всем и сразу стало хорошо, конечно, это очень большие затраты из федерального бюджета, наверное, в данной ситуации мы чётко осознаём, что прежде чем что-то вводить в закон, в том числе средняя зарплата 75 тысяч рублей, мы должны просчитать и понять, откуда мы эти средства привлекаем. То есть где мы сокращаем расходы и перебрасываем сюда. Моя позиция — и надо повышать, но и надо экономические расчёты. И нам здесь очень чётко нужна позиция правительства России, потому что мы понимаем, что перекладывая на регионы, давайте обеспечивайте…

Е.ВОЛГИНА: Нет. Федеральный бюджет только.

Э.АИТКУЛОВА: Мы же видим, что сегодня по федеральному бюджету система образования получает колоссальную поддержку. То же самое касается капитального ремонта школ, это же такая большая программа, которой не было много десятилетий. Мы видим, что только за счёт федерального бюджета старые школы становятся как новые, лучше, чем новые. То же самое касается школьного питания, это тоже муниципальные полномочия. Но тоже из федерального бюджета ежегодно почти 70 млрд рублей мы выделяем сейчас на начальный блок, чтобы у нас дети были обеспечены горячим питанием. Да, мы принимаем решения по федеральному бюджету. То же самое касается и зарплаты учителей. Ведь мы в федеральном бюджете заложили поддержку для классных руководителей. Сначала это было для всех школ, классных руководителей. Сейчас мы ещё включили в федеральный бюджет доплату для классных руководителей, которые преподают в СПУ, колледжах. Поэтому федеральный бюджет здесь точечно отрабатывает. То же самое советники по воспитательной работе, они зарплату получают из федерального бюджета. Мы переключаем. Но в то же самое время мы понимаем, что у нас на местах… у нас обсуждался законопроект, который предлагал вообще передать школы на региональный уровень, чтобы полностью обеспечить. Но тогда очень сложно с управляемостью. Потому что если мы говорим, что передаём на федеральный уровень, то и управление на себя забираем. Сидя в Москве, управлять маленькой школой в сельской территории, мы же понимаем, что это нереально. И поэтому сегодня с точки зрения управления, а модель выстроена правильно, но вот с точки зрения финансирования она требует совершенствования.

Е.ВОЛГИНА: Если что, можно комиссара туда делегировать какого-нибудь.

Э.АИТКУЛОВА: Такая же ситуация у нас произошла с системой здравоохранения, когда мы централизированно передали её на региональный уровень. И сегодня когда я у себя в округе встречаюсь с руководителями на местах, они говорят: для нас это большой вопрос, потому что иногда имя главного врача узнают наравне со всеми жителями района. Здесь есть нюансы. И здесь свои плюсы, и здесь свои минусы.

Е.ВОЛГИНА: Если к детям вернуться. Сейчас много разговоров по поводу ценностей, вот уроки семьеведения собираются в школах вводить. И вопрос возникает следующий: у нас провозглашается, что есть какая-то угроза, ну, хорошо, ЛГБТ-движение собираются признать экстремистским… а существует ли реально, во-первых, чайлдфри, есть люди убеждений подобного рода — что без детей хорошо, но есть и идеология чайлдфри, от которой нужно защищать.

Э.АИТКУЛОВА: Поскольку я автор законопроекта, тут ответ очевиден. Мы с парламентом Республики Башкортостан законопроект вносили. На самом деле, целевая аудитория этого законопроекта, когда об этом говоришь со старшим поколением, они не понимают, о чём идёт речь, потому что для них это: ну как это замуж не выходить? Как это детей не рожать? То есть такая история априори: не может быть, чтоб были люди, которые не хотят замуж и не хотят иметь детей. То есть просто из серии — не может быть. Когда говоришь с молодёжью, они: ну, да, а что здесь такого? Можно жить и без семьи, можно жить и без детей. Мы в этом не видим проблем. Когда начинаешь погружаться в эту тему, я посмотрела огромное количество сайтов, которые работают с этой темой, здесь надо понимать, что это не какая-то история, которая спонтанно возникла, что кто-то захотел написать «а давайте жить хорошо и без детей», какие-то такие единичные истории. На самом деле, это тоже, как и ЛГБТ, сознательно продвигаемая такая история. Если посмотрите те группы, которые есть в «ВКонтакте», там очень тонкая грань между чайлдфри, то есть нежеланием иметь семью, иметь детей, и чайлдхейт — когда говорят: убивайте своих детей. Посмотрев эти сайты, я понимаю, что они предназначены, как раз наш законопроект о защите детей от информации, наносящей вред их здоровью и развитию, я понимаю, что действительно формирование общественного мнения ребёнка, подростков идет через мемы, какие-то весёлые картинки, это надо увидеть. Сознательно в это взрослые не погружаются, не смотрят, и через таргет мы туда никогда не попадём. Это конкретно работают с этой аудиторией. Но к сожалению, это мы видим и по статистике, количество таких групп, количество подписчиков таких групп растёт, и там идёт очень большая идеологическая работа, чтобы ребёнок думал: а зачем семья, вообще надо аборты делать. Очень много картинок, красочно показывающих: между котёнком и ребёнком выберете котёнка. Это самое безобидное из того, что есть. Или показаны такие жестокие сцены, как обращаться с женщинами, которые забеременели, чтобы они пошли и сделали аборт. 

Е.ВОЛГИНА: Хотя количество абортов в нашей стране как раз снижается. Если есть какая-то идеология, какое-то направление, которое нужно пресечь… запрет идеологии, допустим, чайлдфри как деструктивного элемента, но вместо этого нужно предложить и показать этим молодым людям, у которых бунт, отрицание ценностей и прочее, поиск, конфликт отцов и детей постоянно, показать им, что семья — это хорошо, дети — это хорошо, и вообще это ваш вариант обретения… как это, через детей обретается бессмертие.

Э.АИТКУЛОВА: Надо работать и в том, и в другом направлении. С одной стороны, чтобы минимизировать количество этого негативного контента, обязательно надо, и администрировать здесь, потому что когда заходишь на эти сайты и понимаешь, что это всё в открытом доступе, честно говоря, закономерно возникает вопрос, а почему не закрывают эти сайты? Потому что они откровенно в принципе человеконенавистнические. Не только в отношении семьи абстрактной, а конкретно людей. Это первое. И второе, по поводу альтернативы. Да, здесь нам надо думать об альтернативе и позитивном образе семьи. Об этом тоже очень много говорят. И к сожалению, если мы говорим, что раньше у нас сама традиционная семья, она как воспитывала ребёнка? Ребёнок рос и видел, что у него есть мама-папа, у него есть бабушка-дедушка и не одни, а с той и с другой стороны, что есть какие-то семейные посиделки. То есть ребёнок рос в такой модели, он понимал, что это норма. Сегодня мы видим, что семьи у нас разные, вариантов семей много. Наверное, в силу того, что урбанизация, что очень много родителей сегодня вынуждены работать, а дети проводить время в интернете, он понимает, что представление о семье он формирует, исходя из этих групп, а не из чаепития, семейного общения, которые гораздо реже, чем телефон, который всегда под рукой. У него формируется этот негативный контент, который при хорошем раскладе, этот контент, его можно заменять и можно делать… но как это сделать, чтобы это было привлекательно? Ещё раз говорю, те, кто формирует деструктивный, к сожалению, они делают это профессионально. Они знают и триггеры, они знают, как надо разговаривать с подростковой аудиторией. Здесь нам надо думать и в части медийщикам тоже, как об этом говорить с детьми, чтобы у них такие контраргументы в этом разговоре тоже были.

Е.ВОЛГИНА: Эльвира Аиткулова была с нами. Член комитета Госдумы по просвещению, кандидат филологических наук. Эльвира Ринатовна, спасибо. Ждём вас снова.

Э.АИТКУЛОВА: Спасибо.